- Вы хоть знаете, кто такой Путин? Это чудовище, это сталинист, это порождение мрака... Ему нужно, чтобы никто нормально не жил. Ему империя нужна, империя зла.
- Путин - чекистская шкура, политическая бездарность и сталинист: мстительный и жестокий, порождение той самой советской тени, из которой он вышел.
- Нынешний режим чекистов - это птеродактили, а вы когда-нибудь слышали, что птеродактили что-то построили? Они могут только расклёвывать...
Слог остёр,пронзителен, точен. Чист и беззлобен. Всегда. Потому что всё, что произносил в своей жизни этот человек, было осмысленно, не было фальшивым, обо всём было сказано честно, открыто, без обиняков. А честность и человечность - привилегия самых сильных и мужественных, потому как с существом империи зла несовместимы и всегда ею жестоко подавляемы - и всегда наказуемы.
Конечно, этот привилегированный - наша, совершенно нетерпимая и беспощадная к злу Валерия Новодворская.
И, конечно, сегодня это всё по поводу - 12 июля день её памяти. Не верится, что два года нет её уже с нами. Ведь произнеси то, что говорила Валерия Ильинична, сейчас - оно будет столь же абсолютно уместно и своевременно: зло необузданно и безнаказанно, порождение мрака без всякого удержу сатанеет и сталинистится, не зная не географических ни моральных пределов, и за два года испоганило, изуродовало и прервало немало ещё человеческих жизней, сколько ещё оно организовало трагедий и сколькими ещё угрожает, как в рубежах так и за пределами империи. Когда ещё закончится лимит терпимости к тирану и к собственному рабству и наступит прозрение и раскаяние.
Не мог отказать сегодня себе в удовольствии почитать её здесь.
Чтение её книг, статей, литературной критики это лучшее, что может дать исцелиться от ватничества, от патриотизма мединских-михалковых-прохановых, это лучшая гарантия кому обретения кому сохранения своей человеческой формы. И лучший способ понять Россию. Не мне, наверное, одному не раз удавалось слышать за эти два года, "если бы не Новодворская, так и оставался бы я ватником". Хороший симптом.
Светлая и вечная память.
"Она, среди всей этой двусмысленной гнили, многие годы оставалась невероятным эталоном чести. И поразительной, герценовской силы публицистом. А её неприятие зла было поистине шекспировской силы... Мы ещё просто не в состоянии понять, кто жил среди нас, и кого мы потеряли сегодня". Виктор Шендерович, 12.07.2014.
ВОЛК НЕ ДОЛЖЕН, НЕ МОЖЕТ ИНАЧЕ
(глава из книги "ПОЭТЫ И ЦАРИ")
История считает быстро, как компьютер. Казалось бы, такой долгий исторический процесс, века, князья, потом цари, сплошное занудство; в XIV веке Русь сошла со столбовой европейской дороги, с будущей автострады, и поперла сквозь бурелом своим собственным, глубоко национальным оврагом – и вот вам начало XVI века, и даже до Василия III дошло. Хотя Василий этот звезд с неба не хватал. Тот самый Василий, сын вздорной и спесивой Софьи Палеолог (царица и сватья баба Бабариха в одном флаконе). Ради него Иван III лишил наследства своего способного внука от любимого сына. Ведь первая жена великого князя, Марья Борисовна Тверская, была милой, доброй и простой. И сын ее, рано умерший, оставил Ивану III отличного внука, князя-соправителя Дмитрия. Ожидающие нас неприятности могли наступить позже и в менее острой форме. Но Рок обычно находит себе орудия, и как ни бегай от судьбы, она все равно догонит. (Мало было Ивану III византийской традиции, бурлившей в его крови: он еще на этой традиции женился, взяв в приданое за немолодой и некрасивой Софьей злобу, непомерные амбиции, надменность и презрение ко всему славянскому миру, иногда пробивавшемуся травкой под ногами и воскрешавшему в памяти что-то чистое, зеленое, лесное, доброе, застенчивое, похожее на глоток воды из родника или полевые цветы на тихих лугах.) Повторилась буквально русская сказка: злая мачеха Софья возненавидела и сжила со свету внука Дмитрия, чтобы этот добрый молодец не помешал ее тупому и уродливому сыночку Василию. Две мачехи, Софья и История, работали в четыре руки и доработались до того, что к концу царствования Василия (он звезд с неба не хватал, но с автократическим своим ремеслом неплохо управлялся) стало очевидно: Русь, то есть Московское княжество, то есть Московская Орда, от Запада безнадежно и постыдно отстала. История – компьютер всегда последнего поколения, он ловко подсчитывает очки и проводит тестирование. Единый исторический экзамен для всех, и жаловаться некому. Вот только собрали все русские земли в один мешок, завязали веревочку и хотели убрать в кладовку, надеясь на благодарность потомков. Управились с Новгородом; хрустнули под московским смазным сапогом хрупкие сепаратистские косточки. Первые шаги в Котлован, по тоталитарной дорожке, за 200 лет привели к такому краху, что его не мог более игнорировать даже великий князь. Не диссидент, не путешественник с Запада, а глава этой с таким трудом выстроенной вертикали. С верхушечки ему было видней…
Василий, при всей благоприобретенной и наследственной державной спеси, понял, что нужно срочно догонять Запад, дабы над Россией не смеялись иноземцы (а ведь именно в тот момент, когда «свои» замолчали навеки, раздался спокойный, пренебрежительный, брезгливый, хотя и сдержанный от хорошего воспитания чужой смех с иностранным акцентом, не смолкающий до сих пор). Василий был прозорлив, он понимал, что сначала звучит смех, потом организуют экономическую блокаду и налагают санкции; ну а после, когда страна впадает в окончательное ничтожество, приходят иноземцы и звучит такой монолог: «Матка! Млеко! Яйки!» Так было до XXI века, когда впервые успешный и блистательный Запад утратил всякую охоту оккупировать, кормить, воспитывать и наставлять нищий, злобный и отсталый Восток. После залива Свиней в Латинской Америке, Вьетнама, Афганистана и Ирака на Востоке едва ли США и Европа еще раз рискнут спасать от самого себя самим собой угнетенное человечество. Но во времена Василиев и Иоаннов все было просто: veni, vidi, vici (пришел, увидел, победил). Для исторических двоечников такой финал был очевиден и предсказуем. Все это раскусивший Василий оставил сыну Ивану Избранную раду, синклит реформаторов, которые должны были спасать державу и проводить первую в нашей истории вестернизацию. Эта Рада состояла не из царедворцев, но из интеллектуалов. Там были и свои Гайдар с Чубайсом, судьба которых оказалась после не в пример трагичнее судьбы наших собственных. Этих Гайдара с Чубайсом звали Сильвестр и Адашев. Просвещенный монах Сильвестр и просвещенный функционер Адашев, работник царской администрации.
Вначале Иван IV был паинькой: любил жену Анастасию, много молился, много читал, слушал учителей из Избранной рады. Самовластие опасно для монарших, генсековских и президентских душ: в России часто бывало, что, начиная как реформатор, монарх кончал полным мракобесием. Византийская и ордынская традиции принимали его в свои теплые объятия и топили в холодной и мутной воде все «души прекрасные порывы».
Петр I, открывший окно в Европу, заодно распахнул дверь и в Азию: европеизация страны закончилась пытками и казнью для его единственного сына, и в этом он превзошел обскуранта и тирана Ивана IV, который убил своего старшего царевича (тоже Ивана) в порыве гнева, а потом хотя бы месяц плакал и молился у его гроба и даже помышлял об отречении от трона. Реформатор Годунов, отменивший ужасы времен Иоанновых и пославший дворянских отроков учиться в Европу, кончил двойной порцией казней, учреждением сети сексотов и принуждением подданных к особой молитве за свое здравие. После чего Самозванец все равно устроил опустившемуся до тирании Борису сплошной «заупокой».
С таким же результатом сворачивания вестернизации страны столкнулся Александр I, ученик Лагарпа, начавший со Сперанского и республиканских идеалов, а кончивший Аракчеевым и Магницким.
Даже Борис Николаевич Ельцин не избег общей самодержавной участи. Вначале – ликвидация огромного Союза, потом – война за крошечную Чечню; стоило приглашать в советники Галину Старовойтову, чтобы сменить потом ее общество на компанию высокопоставленных лакеев Коржакова и Барсукова… Так чего же требовать от Грозного, чьи университеты прошли за Кремлевской стеной?
Вначале Иван IV проводит либеральную церковную реформу, назначает Адашева и Сильвестра на самые высокие посты; губные избы неплохо смотрелись в качестве то ли полицейских участков, то ли баз и блокпостов ОМОНа; по крайней мере разбойничков ловить стало куда способней; институт первичных присяжных заседателей был представлен целовальниками. Казалось, что создаются некие земства и приближается мало-помалу час великих реформ Александра II, и не придется ждать до 1861 года. А почему бы и нет? Безродно-природные «почвенники» все время колют нам глаза Варфоломеевской ночью. Мол, у нас Иоанн Грозный, а в Западной Европе – Екатерина Медичи, Карл IX, истребление гугенотов, религиозные войны… Но конец XVI века во Франции – это великий реформатор Генрих IV, его вдохновитель Мишель Монтень, и сегодня актуальный философ-гуманист; это Нантский эдикт о свободе совести; это первая в Европе идея о социальных и экономических преобразованиях, потому что, снижая налоги и раздавая коронные земли, Генрих IV добился-таки своей заветной цели: «Чтобы у каждого крестьянина по воскресеньям была курица в горшке». А ведь концы царствований Иоанна IV и Генриха IV почти совпадают. Но мы и в тот самый первый раз не ухватили Запад за хвост, как не ухватили его в этот, самый последний; европейская электричка от нас сбежит впервые в 1564 году, когда Иван Грозный забьется в Александрову слободу и предъявит «гражданскому обществу» Москвы и окрестностей свой ультиматум. Мы останемся ни с чем и поплетемся по шпалам в следующую, годуновскую эпоху, чтобы снова эту электричку упустить. И так будет всегда. Слово «всегда» понимаете ли?
Молодой Иоанн имел богатое и уже единое царство; абсолютную власть; умных советников из Избранной рады; прелестную жену, младенца-сына; он даже снискал военную славу, завоевав Казань, и мог купаться в ее лучах и получать любые почести. У него был друг и наперсник, один из лучших полководцев и писателей эпохи – Андрей Курбский, который сидел вместе с ним за книгами, ходил на Казань, парился в баньке и бегал по девкам. Правда, прекрасная Анастасия умерла рано, но ведь фильм Эйзенштейна, художественно правдивый, был исторически лжив, и никакая «царская тетка» не травила ядом «царскую жену».
У писателя В. Короткевича есть рассказ о белорусской ладье Харона, о загробном царстве и о страшной каре, которой там подвергается царь Иван Васильевич. На вопрос героя, долго ли еще ему страдать, тамошний белорусский Вергилий отвечает, что кара будет длиться до тех пор, пока на земле у него остается хотя бы один поклонник. Не скоро же успокоится грешная душа царя Ивана, тем более что его «alter ego», Иосиф Виссарионович, все еще собирает обильную жатву обожателей.
Из всех историков, сколько-нибудь известных, только Алексей Константинович Толстой признается, что у него перо выпадало из рук от негодования не на самого царя, а на общество, которое его терпело безропотно (это пока он собирал материалы для романа «Князь Серебряный», откуда широкие массы не очень квалифицированных слушателей и читателей только и могли почерпнуть представления о зверствах эпохи; потом последовали постановка в Малом театре и довольно попсовая, но подробно-жуткая экранизация: князю Серебряному было суждено сыграть роль путеводителя по кругам ада, созданного Иваном IV). Такой же путеводитель, элементарный и четкий, сработал Солженицын с «Архипелагом ГУЛАГ». А вот писатель Рыбаков со своими «Детьми Арбата» сделал «soft»-версию для слабонервных (не бог весть что, но лучше знать основные преступления века, чем бегать по неведению с портретами Сталина в руках).
Оба тирана, между прочим, на редкость идентичны и даже играют одну и ту же роль: репетиторов новой исторической истины. И, судя по блестящему усвоению материала социумом, оба были педагогами высшей квалификации, заслуженными учителями «Московии» и «СССР». Иван III и Ленин создавали систему координат нового мира, новый «Ordnung», они были Демиургами, Творцами, разрушителями и истребителями своей прежней среды обитания: до изменения рельефа, до замены состава атмосферы, до срезания почвы, до скальной основы. Иван III создал режим автократии, стерев остатки милой, несколько бестолковой, но вольной Киевско-Новгородской Руси. Ленин каленым железом Гражданской войны и красного террора выжег Российскую империю: казенную, помпезную, анахроническую, но все-таки эволюционировавшую и пригодную для жизни. Оставалось разъяснить населению, что ничего другого на его веку не будет. Иначе переселенцы могли бы подумать, что это просто экстремальный тур, и начать роптать. Если ты хочешь сделать из людей гвозди, забивай их в землю по плечи, бей молотом перемен по голове.
Репрессии Ивана III были функциональны: он карал сепаратистов, ослушников, диссидентов. Новгородский простой народ он не тронул, отняв только вольность, которую тот не сумел оценить и защитить, которую он предал. Это была умеренность (по будущим стандартам России). Поэтому и оказались возможными кухонные посиделки Максима Грека и Ивана Берсеня, за которые последний поплатился жизнью. Иван же Васильевич, кроме чисто технических достижений (новые варианты и способы пыток, в частности изобретение «огненного» состава, прожигавшего несчастную жертву насквозь и весьма похожего на напалм), сделал еще два политологических открытия. Первое открытие – это универсальная формула автократий, формула отношений государства и подданных, пригодившаяся потом и бросившему реформирование Борису Годунову, и Петру I, и Анне Иоанновне, и Павлу I, и Николаю I, и всем без исключения советским генсекам, да и нынешняя вертикальная власть не без пользы употребляет элементы этой расхожей истины. Но патент – за Иваном Васильевичем. «Мы, Князь и Государь Всея Руси, в своих холопях вольны; вольны их казнить, вольны их и миловать же». Это формула произвола, который сегодня называется «беспредел». Государство – не что иное, как вотчина государя, его имение. Нет ни права, ни долга, ни публичной политики. Только холопы и их барин, который даже Богу не обязан отчетом. Абсолют.
Второе ноу-хау было обретено в слободе. Царь вернулся и учредил опричнину, с одной стороны, свой КГБ, свою ВЧК, потому что опричники должны были разбираться с изменниками, на что они и носили у седла песью голову (государевы псы) и метелку (выметать крамолу). Заметьте, что у Сталина партия ассоциировалась тоже с орденом меченосцев. Но опричнина была еще и отчуждением власти от «земщины» – всей остальной страны. Земщина была только питательной средой для опричнины, ее грабили как хотели. Отныне и навеки российская власть будет иметь косвенное отношение к подданным, она будет чужая, «The Alien», сама по себе. Власть и народ (по идее ее делегирующий) расходятся и более уже не сойдутся. Учрежденная Сталиным в нищей стране система спецдач, спецбольниц, спецсанаториев, спецдомов на набережной и спецраспределителей действовала до последних дней КПСС (и в случае необходимости обслужит любую партию власти, если опять понадобятся специкра и спецколбаса). Это не называлось опричниной, но было ею.
Избыточность, нефункциональность, безумие репрессий и при Иоанне, и при Иосифе тоже очень хорошо помогали усваивать реалии новой жизни. Наглядность – золотое правило дидактики, как сказал Ян Амос Коменский. Убивали семьями, родами, поколениями. А так как у Ивана Грозного не было лагерей для ЧСИР (членов семейств изменников Родины), то приходилось уничтожать их на месте. Жен обычно топили в реке, а дети тоже не оставались мстить за родителей. В уже смиренном Новгороде царь свирепствовал десять дней, не разбирая вины и имен; по двенадцать часов подряд пытал и казнил простых жителей сотнями, тысячами. Это была даже не зачистка, а ликвидация. Семь дней потом широкий Волхов тек кровью и из него нельзя было воду пить. Тот же разгром ждал Тверь. Убивали и грабили, грабили и убивали.
Царь вел себя хуже «языческого царя» Навуходоносора. И он, и Сталин были по стилю завоевателями, поэтому они и искали врагов вокруг себя до последнего вздоха. Когда Иван IV решил побаловать москвичей большим шоу – публичной мучительной казнью пятидесяти «врагов народа», он не нашел зрителей, потому что население все попряталось по погребам и чердакам. Москвичи решили, что их зовут на смерть, потому что царь решил покончить со столицей, как с Новгородом и Тверью. Пришлось опричникам от имени царя давать населению честное слово, что ничего им не будет: посмотрят на казнь и пойдут домой. Таковы были отношения между государем и народом. И, как это водится у всех «вертикальщиков», защитники они хреновые: у Ивана IV хан сжег Москву, а царь сбежал, спасая лично себя. К тому же царь сначала полез на «Германы» – Польшу и Ливонию завоевывать, а потом с треском проиграл войну Стефану Баторию, которого поляки избрали на трон за военные и политические дарования. Хорошо еще, что Сильвестр и Адашев были сосланы сразу после возвращения из слободы (по нашей шкале это был еще 1933-й или 35-й год, когда давали «детские сроки»). Они успели умереть в скитах и камерах. До пыточного следствия, до нечеловеческих казней. В отличие от великого полководца Михайлы Воротынского, гордости страны, не доехавшего до дальнего острога, погибшего по дороге от последствий пыток огнем.
А где было гражданское общество? Лучше не спрашивайте. На коленях, на карачках, у царских сапог, которые оно целовало 50 лет подряд и так вошло во вкус, что уже не может обходиться без вкуса начальственных ботинок.
Сначала оно с воплями и слезами поперлось к Ивану в слободу, дабы умолять его вернуться и не бросать народ, обещая за это не вступаться за всех, кого царь захочет казнить.
А потом вспомним, как сталинский синклит ничтожеств, размазывая сопли по своим рылам, умолял его вернуться на престол в Кремль, откуда он сбежал в Кунцево сразу после нападения на СССР Девлет-Гирея ХХ века – Гитлера.
Со Сталиным этот инцидент произошел, так же как и с Иваном Грозным, дважды. Еще раз – во время похорон, и мне совсем не жалко тех «холопей», которые рыдали и давились за право приобщиться к гробу тирана.
Иван IV умер «при должности», в своей постели (как и «чудесный грузин»), и был оплакан. А великий историк Карамзин записал в своей истории, что «русские гибли, но сохранили для нас могущество России, ибо сила народного повиновения есть сила государственная». Записано это в благополучные пушкинские времена! Но Иоанновы уроки пошли впрок. Навсегда. Произошла мутация, в России стали рождаться орки с нормальным телом, но с искалеченной душой. Катастрофическая деградация страны в XVI веке стала необратимой. Отныне история России – история провалов ее вестернизации. Но двое «выродков», то есть нормальных людей, неподвластных времени и окружению, встали у Истории на дороге. Митрополит Филипп Колычев и бывший друг царя Андрей Курбский. Филипп Колычев был некогда настоятелем на Соловках, он завел там образцовое хозяйство, парники, теплицы, библиотеки. Чистая славянская традиция, традиция гуманная и взыскующая к стандартам Киевской Руси. Он обличил царя прилюдно, в праздник, в Казанском соборе; отказал в благословении, назвал «сыроядцем», «Навуходоносором», «язычником». Царь был жалок, был побежден. Даже он не мог публично, на глазах у всех, казнить митрополита. Филиппу повезло: он дорого продал свою жизнь. Он выиграл свою личную честь и свое человеческое достоинство, а больше на Руси ничего выиграть нельзя.
Его казнят потом, когда трусливый клир низложит его и сошлет в монастырскую тюрьму. Тогда приедет Малюта и тайно удавит, а официальная версия будет: угар. Но никто не поверит ей. Еще больший триумф будет ожидать Андрея Курбского, воеводу, интеллектуала, носителя скандинавской традиции. Он уйдет за флажки, хотя диссидентам положено ждать выстрела во время вечной охоты на свободную мысль. Ждать и «работать на благо». А он не стал. Под Дерптом он перешел к литовцам и сдал армию, и стал служить Речи Посполитой, то есть Западу. Мой предок, воевода Дерпта, Михаил Новодворский, слава Богу, на него не донес, но попытался остановить со шпагой в руках, и Курбский убил его на дуэли. Правильно сделал: не надо никого призывать оставаться в стойле. Так ли уж не правы были генерал Власов и его РОА (Российская освободительная армия)? Надо ли служить тиранам и их рабам? Иван IV закроет границу и станет карать за эмиграцию смертью, но отныне на Руси возникнут два диссидентских течения. Одни праведники будут умирать за слово на месте, другие будут пересекать линии флажков и «клеветать на российскую действительность», как это делал Курбский, написавший на Западе первую подлинную историю России – историю преступлений, злодеяний, рабского молчания и государственного мучительства. Волки станут пробиваться в свободный мир, стремясь покинуть страну баранов, овчарок и пастухов. За флажки – можно и должно.
Волк не может, не должен иначе!
